Российские правозащитники становятся государственной службой - Владимир Буковский

«Русский день» не раз обращался к теме состояния правозащитного движения в России. В середине лета наше издание опубликовало материал «Почему правозащитники молчат о деле Ларисы Арап?» Многих шокировала ситуация, когда вопиющее нарушение прав человека осталось, фактически, без внимания ведущих общественных организаций. Впрочем, определенное затишье на этом поле видно невооруженным взглядом. Не последовало резких заявлений по делу избитого рядового Романа Рудакова, отсутствовала жесткая реакция в связи со странной смертью Александра Литвиненко, примеров необычной пассивности НКО можно привести множество, и это особенно заметно на фоне ярких компаний прошлых лет. Что происходит с российской правозащитой, связано ли нынешнее состояние с новым законодательством о некоммерческих организациях и распределением бюджетных грантов? С этими вопросами РД обратился к правозащитнику, диссиденту, кандидату в президенты России Владимиру Буковскому.

Последние годы в России были богаты на события. В 2006 году на правозащитников обрушилась волна обвинений в финансировании из-за рубежа в связи со шпионским скандалом вокруг британского посольства. Затем вступил в силу законодательный запрет на  финансирование российских НКО из-за рубежа. Наконец, уже в этом году правительство приступило к распределению бюджетных грантов – в том числе и на правозащитную деятельность. По заявлению властей, гранты могут получить все, главное, «чтобы проекты не содержали радикальных призывов».

В этой связи Людмила Алексеева отметила: «Заявку мы подадим, не потому, что пропадем без этих денег, а потому что надоели обвинения в том, что мы существуем только при поддержке западных фондов и ведем чуть ли не антироссийскую деятельность».

Не стремлением ли получить правительственные гранты вызвана аккуратная позиция правозащитников последних месяцев? С этим вопросом мы обратились к Владимиру Буковскому.

- Если Алексеева говорит именно так, ответ очевиден: она занимает такую позицию ровно для того, чтобы получить государственное финансирование и не быть обвиненной в экстремизме. Раз она сама так говорит, значит, так и есть.

Что касается всех остальных, мне судить довольно трудно, я не слежу за их деятельностью. Я заметил уже давно, с десяток лет, что правозащитная деятельность в России ужасно формализовалась. Они стали, скорее, формальными правозащитниками, нежели реальными. Деятельность очень бюрократизировалась, довольно много жалоб из провинций на столичные правозащитные организации, которые, по мнению провинций, совершенно не интересуются ситуацией за пределами Садового кольца. Это все, наверное, правда.

Плохо, когда правозащитные организации финансируются государством. Этого не должно быть, потому как основная забота правозащитного движения -  защита индивидуума, лица, личности от государства. Это наибольшее поле для работы правозащитных организаций, особенно в России, где традиционно государство сильно, а личность слаба. Так что я против того, чтобы брать деньги у государства.

Вот получать за границей - я бы ещё согласился, если нет никаких привязок, никаких требований, веревочек не привязано, а просто даются деньги и всё. Это пожалуйста, большой трагедии я в этом не вижу. А брать у государства, да ещё при том, что государство ставит условия - зачем это? Тогда не надо заниматься такой деятельностью, она становится государственной службой.

- Получается, что  после запрета на финансирование из-за рубежа, правозащитники встали перед выбором: продолжать свою деятельность «на голодном пайке» или получить грант и выбрать сытое, безбедное существование. И выбрали сытость. Правильна ли такая оценка?

- Наверняка. Это же естественная вещь. Вообще, слово «правозащитник» у нас означает определенное положение в обществе, что мне очень не нравится. Когда мы начинали, об этом и речи не было. Понятие правозащитник никак не могло означать положение в обществе, всё, что я мог за это получить - был срок. И тогда в правозащитной деятельности был смысл. А теперь, чем дальше, тем его меньше. И если правозащита становится государственным органом… Кого же это тогда интересует, кому это надо?

Происходит бюрократизация, формализация этой работы. Мне это ужасно смешно, все равно, что увидеть здание с надписью «Мафия». Так не может быть. Должно быть более-менее неформально, не официально, не может быть здания с надписью «Правозащитники», это бессмыслица.

Правозащитная деятельность это довольно необычное явление, оно свойственно именно странам, где нет свободы. В нормальной стране, скажем, в Англии, у нас своих местных правозащитных организаций не существует. А зачем? Есть суды, которые нормально работают. Функцию правозащиты в нормальном государстве осуществляет нормальная адвокатура. Вы идете к адвокату и жалуетесь, что с вами поступили не так, и он подает в суд, и мы выигрываем дело.

Когда физики и математики собираются на кухне и обсуждают, как провести открытый гласный процесс над их друзьями, это уже ненормальная искаженная ситуация. Не они этим должны заниматься. В наше время, поскольку не было судов, не было нормальной адвокатуры, мы вынуждены были заниматься всем этим сами, потому что такой функции у государства не было.

Уже в 90-е годы ситуация выглядела нелепо: правозащитные организации плодились, как грибы. Особой в них не было, были суды. Это сейчас уже нет независимого суда, его скрутили, а тогда он был. И какое-нибудь дело Никитина пробивал тот же адвокат Юрий Шмидт, который добился, чтобы дело закрыли, а Никитина оправдали. Вот это нормальная правозащита в нормальном государстве.

А теперь возвращается потребность в правозащите, поскольку снова нет суда, снова адвокаты бессильны. Хотя я бы на их месте сконцентрировался на требовании нормального судопроизводства в стране. Это ключевая проблема, она должна быть приоритетной задачей. В принципе, стратегически нужно добиться, чтобы были нормальные суды, и тогда не будет нужды в правозащитной деятельности.

 - Получается, сегодня российские  правозащитники отходят от идеи правозащитного движения?

- Если они начнут получать деньги от государства, это будет придаток государственной бюрократии. Как в свое время советские профсоюзы были придатком партийных органов. Как же они будут защищать? При том, что государство сразу говорит - этим не занимайтесь, этого не говорите, с тем не связывайтесь. Что же это за правозащитная деятельность?

Конечно, печально, но я уверен, что есть правозащитные организации поприличней. Мне очень симпатичны комитеты солдатских матерей. Они очень энергично взялись за тему. Тема достаточно узкая, специальная, но очень важная в Российском обществе. Они её развили, заставили общество говорить об этом всерьез. И сейчас все-таки есть судебные дела за дедовщину, раньше их не было вообще. И если бы не комитеты солдатских матерей, может быть, никогда бы и не было. Они пробили эту тему, это их заслуга.

- Продолжает действовать Хельсинская группа...

- Я знаю, но она стала какая-то... Когда-то хельсинскую группу основал физик Юрий Орлов. Они очень энергично и хорошо работали, их всех пересажали, половина из них вообще не выжила. Это была достаточно хорошо работающая, нужная общественная группа. В 90-е годы вообще не было никакой необходимости ее восстанавливать. Зачем, когда можно было действовать в существующих юридических системах? В них не было никакой нужды.

Хельсинское соглашение и хельсинская группа создавались в 1976-1977 гг. как механизм проверки исполнения государством соглашений, принятых в Хельсинки, в особенности, по третьей корзине - гуманитарной. Все коммунистические государства, подписавшие соглашение, не имели ни малейшего намерения исполнять именно третью корзину - права человека. Вот тогда это имело смысл. В 90-е годы у российского государства не было такой задачи – обманывать мир и не исполнять третью корзину.

А Людмилу Михайловну я знаю лет 45, и думаю, что она всегда была склонна к некой формальности, формальной работе. Так что я не очень высокого мнения о ней и никогда не был очень высокого. Но это как бы дело личное.

- Чем может грозить нынешняя «перестройка» правозащитных организаций в России, их переориентация в сторону государства?

- Этим они только все загубят. И так уж там ничего не осталось. Печально, если так будет.